С началом войны главным вопросом для исследователей российской науки стал масштаб ущерба, нанесенного ей массовым исходом ученых, санкциями и разрывом научных связей с коллегами за рубежом. Некоторые из этих оценок строятся на учете плодов научной деятельности – обычно статей в журналах. Другие пытаются зафиксировать масштабы академической миграции. Недавнее исследование, в котором сравнивались сайты десяти ведущих российских вузов по состоянию на 24 февраля 2022 и летом 2023 на данный момент является самым важным шагом в этом последнем направление. Оно идентифицировало 8,6 тысяч человек, прекративших в них работу за последние полтора года. Сам по себе факт прекращения работы, однако, не слишком информативен: ученые иногда переходят в другой университет в той же стране, выходят на пенсию и, к сожалению, умирают. Расследователи вышли из положения, попробовав проследить их дальнейшую судьбу по Гуглу и соцсетям. Однако, поскольку собрать информацию о перемещениях восьми с половиной тысяч человек вручную почти невозможно, они ограничились 2,3 тысячами научных сотрудников и обнаружили 270 человек, перебравшихся за границу; насколько можно понять из текста, примерно половина из этих 270 человек публично обозначили свою антивоенную позицию. Мало кто удивится, услышав, что НИУ-ВШЭ, известная как «Вышка», понесла наибольшие потери – как университет с одной стороны, с репутацией либерального, с другой – преимущественно обществоведческого профиля.
Кажется очевидным, что либеральным обществоведам должно быть труднее в нелиберальные времена, чем либеральным естественникам. Физики могут продолжать заниматься наукой, держа свои политические взгляды при себе. Для обществоведов все сложнее. Они по долгу службы занимаются описанием социальной Вселенной. Однако всякое политическое действие имплицитно делает то же самое. Совершая политический выбор, мы говорим «я верю, что мир устроен так и так» (приватизация увеличивает эффективность; гендер социально конструируем; мы, объективно, один народ с этими, и разный – с теми). Обществоведческим исследованиям свойственно или прямо противоречить некотором из подобных представлений, или задним числом констатировать провал основанной на них политики и ставить их тем самым под сомнение. Если политическое действие является социологическим описанием, то и социологические описания часто оказываются политическим действием (иногда – совершенно внезапно и даже абсолютно вопреки воле тех, кто их произносит). . Обществоведы не могут поэтому надеяться, что их просто оставят в покое и позволят заниматься любимым делом. Рассуждая так, мы приходим к выводу, что обществоведческие университеты, оказавшиеся в оппозиции к политическому режиму, обречены столкнуться с последствиями этого в первую очередь. Методический вывод таков: глядя на кадровые потери Вышки мы можем оценить верхнюю границу потерь российского высшего образования.
270 человек, однако – скромный улов, если мы учтем, что в одной только Вышке на октябрь 2022 года работало порядка 2800 преподавателей и научных сотрудников (без учета внешних совместителей, стажеров и многих других). Другие оценки вышкинских потерь гораздо выше – так, в недавнем посте один из старейших сотрудников университета, Андрей Яковлев, со ссылкой на информированный источник оценил число ее преподавателей и исследователей, покинувших страну, в 700 человек.
Я попробовал произвести собственную оценку потерь ВШЭ, использовав данные об одной категории сотрудников – получателях надбавок за публикации в международных изданиях. Называя вещи своими именами, надбавки – наравне с очень низкими, по сравнению с другими российскими вузами аудиторными нагрузками – были основным инструментом глобальной экспансии Вышки. В 2010 году была впервые введены специальные бонусы за публикации в зарубежном научном издании, в 2011 году составившие 60 тысяч рублей в месяц на протяжении двух лет за одну статью в любом журнале, индексируемом иноязычным Scopus– в общей сложности 1.440.000 рублей. Надо напомнить, что доллар в 2010-2011 стоил около 30 рублей, а средняя зарплата в месяц в Москве – богатейшем российском мегаполисе – была 44890 рублей. Результаты легко проследить по спискам получателей публикационных бонусов, доступных на странице Научного фонда ВШЭ. Если в 2010 году золотой дождь пролился лишь на 12 счастливцев, то в последнем предвоенном 2021 получателями надбавок за публикации в международном издании (несколько сжавшихся в размерах, но оставшихся весьма привлекательными) были уже 885 человек – более 30% основного академического персонала. Сама Вышка тоже выросла в размерах, попросту перекупив большинство российских обществоведов, которые на более-менее регулярной основе производили иноязычные статьи – и сделавшись самым заметным для внешнего мира центром производства социально-научного знания в России. Внутри страны ее доминирование было абсолютным. Беря социологию для примера, Вышку чаще всего называли социологи в качестве заведения, поступление в которое рекомендовали бы интересующимся абитуриентам, и в ней работала добрая половина социологических celebrities, которых называли публикующиеся социологи в ходе репутационных опросов. Успехи в других обществоведческих дисциплинах были сопоставимы. Возможно, ни в одной стране с сотнями вузов один университет никогда не господствовал настолько же безраздельно в стольких областях знания. Кроме того, начав с экономики, Вышка распространилась в точные науки, открыв департаменты физики, математики и компьютерных наук, а в последние годы начав экспансию и в области биологии и фундаментальной медицины.
Как сложились судьбы тех, кто стоял за всеми этими успехами, после 24 февраля? Я взял список получателей всех видов надбавок за международные публикации за 2021 год и сличил его с данными о сотрудниках московского кампуса, скачанными с сайта Вышки. ВШЭ хорошо известна привычкой убирать с сайта данные о сотрудниках в день подписания приказа об увольнении, так что мы точно знаем, кто числится в ней на сегодня, а кто – нет. И из московских получателей надбавок 2021 года два года спустя, 2 сентября 2023, на сайте нашлось примерно три четверти – 75.3%. Соответственно, 24,7% отсутствовали (177 человек). Сами по себе, подобные расчеты мало что нам говорят: непонятно, какая доля этих потерь может считаться естественной убылью, а какая – следствием известных катаклизмов. Интуитивно кажется, что четверть сотрудников за два года – очень высокая текучесть кадров для академического учреждения, но ее связь с войной еще требуется доказать.
Некоторая информация к размышлению может быть получена, однако, если мы посмотрим на то, сколько премированных за более ранние годы мы встречаем на сайте сегодня. Скажем, если организацию покидает по 12% сотрудников в год, то в списке, составленном год назад, мы можем ожидать найти 88% работающих и сегодня сотрудников, два года назад – 77,4% (88% от 88%), три года – 68,1% и т.д. Соответственно, в списке премированных за каждый более ранний год будет оставаться все меньше и меньше фамилий. Собрав данные за какой-то период, мы можем оценить скорость обновления популяции.
Этот способ оценки текучести кадров не является безупречным. Он основан на предположении, что вероятность произвести статью для каждого отдельного сотрудника не изменяется. Могли произойти какие-то события, из-за которых одни сотрудники перестали писать статьи, а другие – начали (например, радикально изменились правила присуждения премий – социологам перестали давать надбавки, а физикам – наоборот, удвоили их); в итоге, состав премированных авторов изменился, хотя состав сотрудников остался прежним. Однако все приходящие мне в голову события такого рода выглядят весьма экзотически и, насколько известно, до 2022 в Вышке не происходили.
Полагаясь на этот, пусть приблизительный, способ оценки, мы можем обнаружить, что сейчас на сайте присутствует 65,2% всех премированных в 2019, 72,6% премированных в 2017, 63,4% премированных в 2015 и 67,9% премированных в 2013. Понятно, что есть некоторые хаотические колебания – каждый год премии получают разный набор людей, потому что у кого-то в этом году вышли статьи, а у кого-то – нет – но в целом мы видим, что логика работает: чем дальше в прошлое, тем меньше действующих сотрудников находится в списке.
Мы видим также, что до последних двух лет текучесть кадров была невысокой; фактически, наблюдался отток менее, чем в 1% сотрудников в год – что неудивительно, поскольку из Вышки по своей воле мало кто уходил, ибо лучшего предложения в России, как правило, не было.
На графике видно, что осенью 2023 года экстраполирующая прямая уперлась бы в деление 73,7%. Это значит, что за последние два года произошло что-то, что привело к увольнению дополнительных 26,3% публикующихся сотрудников по сравнению с тем, что можно было ожидать на основании прошлых трендов (если бы ничего не изменилось, прямая должна была бы упереться в отметку 100%). Эту цифру и можно считать прямой оценкой потерь Вышки в глобальной visibility от «спецоперации» – на данный момент.
Четверть ведущих сотрудников – ни в коем случае не маленькая цифра, однако, она не соответствует представлению о тотальном исходе. Потери, разумеется, распределены предельно неровно; есть программы, за полтора года лишившиеся 60% преподавателей, но есть и минимально пострадавшие. И если Вышка действительно пострадала больше других – что можно было бы ожидать на основании ее репутации как либерального вуза – то отток на уровне российской науки в целом должен был бы быть еще менее значительным.
Разумеется, тут остаются нюансы. Открыв страницы сотрудников, получавших премии в 2021 и числящихся на сайте сегодня, можно обнаружить, что далеко не все они на самом деле преподают. Вышка, как и все остальные вузы, столкнулась с твердым намерением российских властей предотвратить опасность того, что читать лекции студентам будут люди, недоступные для российского правосудия. При этом, однако, публикационные надбавки в Вышке традиционно могут получать только преподающие сотрудники, из-за чего большинство из них всегда стремилось иметь учебную нагрузку. Разумеется, работающие, но не преподающие могут быть в длительном академическом отпуске или в отпуске по болезни, но большинство – это, вероятно, те, чье руководство до последнего надеется, что они вернутся, и те, кто сам до последнего хочет сохранить за собой рабочее место в надежде что жизнь в России как-нибудь наладится. В этом смысле, реальные потери, вероятно, несколько выше – вряд ли меньше 30% международно видимых сотрудников.
Есть и иные соображения. В качестве заключительного аккорда, я посмотрел на распределение исчезнувших с сайта по дисциплинам (использовались данные 2020 года, для которых есть разбивка по специальностям; на графике показаны дисциплины, представленные не менее, чем 30 получателями надбавок; остальные объединены в категории «прочие социогуманитарные» и «прочие естественные»). Исходя из сказанного выше, логично предположить, что наибольшие потери должны были понести социогуманитарные дисциплины. Однако, как ни странно, это не так.
Фактически, политология и социология – которые, вроде бы, имеют больше всего оснований для опасений – относятся к менее пострадавшим специальностям, а биология и медицинские науки, которым вряд ли что-то грозит в плане цензуры – к наиболее. Это заставляет нас взглянуть на решение об академической эмиграции из России под новым углом. Помимо политических рисков или несогласия с политикой российского руководства, на решение о ней могут влиять более прагматические соображения. Это соображения могут включать в себя, скажем, потери возможностей для научной работы из-за недоступности оборудования и реактивов, а также оценки своих шансов получить привлекательную позицию в зарубежном университете. Это объясняет, почему среди академических мигрантов может быть больше представителей естественных наук.
В этом смысле, те, кто думает, что отъезд части преподавателей Вышки – это исход либералов, могут быть лишь отчасти правы. В той же степени это может быть исходов прагматиков, озабоченных возможностями продолжения своей карьеры. Весьма возможно, биологи и айтишники, работающие в Вышке, были привлечены либеральной репутацией университета и отличались в плане политических пристрастий от своих среднестатистических российских коллег (хотя однозначных доказательств этому нет). Однако решающую роль в их решении об отъезде могли играть соображения, которые, вероятно, приходили в голову и этим последним – по крайней мере, постольку, поскольку те соотносили себя с мировой наукой. В этом смысле, больший масштаб исхода из Вышки (если, на самом деле, он наблюдается не просто потому, что там регулярнее убирают с сайта страницы выбывших) может быть связан с большей концентрацией ведущих ученых, а не с оппозиционностью ее сотрудников. Другие сильные научные центры, ни в каком либерализме не замеченные, должны испытывать нечто подобное. Однако отток кадров из них может быть растянут во времени. В отличие от тех, кем двигал шок после начала войны, прагматики будут принимать решения об отъезде по мере того, как проблемы с продолжением работы будут накапливаться – и по мере того, как их поиски работы будет приносить результаты. История академического исхода из России, похоже, еще далека от завершения.
Mikhail Sokolov (CREECA)